Неточные совпадения
Когда
профессор уехал, Сергей Иванович
обратился к брату.
Обращался он с нами вежливо, преподавал старательно, заданное спрашивал редко,
к отметкам выказывал пренебрежение, уроки объяснял, как
профессор читает лекцию.
Только один старичок
профессор,
к которому молодой магистрант иногда
обращался за разными советами по поводу своей магистерской диссертации, в минуту откровенности прямо высказал Прозорову: «Эх, Виталий Кузьмич, Виталий Кузьмич…
— У этого малого, domine, любознательный ум, — продолжал Тыбурций, по-прежнему
обращаясь к «
профессору». — Действительно, его священство дал нам все это, хотя мы у него и не просили, и даже, быть может, не только его левая рука не знала, что дает правая, но и обе руки не имели об этом ни малейшего понятия… Кушай, domine! Кушай!
— Готово? — сказал он. — Ну и отлично. Садись, малый, с нами, — ты заработал свой обед… Domine preceptor [Господин наставник! (Ред.)]! — крикнул он затем,
обращаясь к «
профессору»: — Брось иголку, садись
к столу.
Тыбурций ел с расстановкой и, повинуясь, по-видимому, неодолимой потребности говорить, то и дело
обращался к «
профессору» со своей беседой.
Виктор принялся говорить, глядя в потолок, не спеша и в нос, о театре, о двух ему знакомых актерах, о какой-то Серафиме Серафимовне, которая его «надула», о новом
профессоре Р., которого обозвал скотиной, — потому, представьте, что урод выдумал? Каждую лекцию с переклички начинает, а еще либералом считается! В кутузку я бы всех ваших либералов запрятал! — и,
обратившись наконец всем лицом и телом
к Фустову, промолвил полужалобным, полунасмешливым голосом...
Не испытывая никакой напускной нежности по отношению
к Московскому университету, я всегда с сердечной привязанностью
обращаюсь к немногим
профессорам, тепло относившимся
к своему предмету и
к нам, своим слушателям.
Профессор (вставая и
обращаясь к толстой барыне, а потом садясь).
А? Как вы думаете,
профессор? — вызывающе
обратился он
к студенту.
— Одевайтесь, — сказал, наконец,
профессор. — Трудно еще, господа, сказать что-нибудь определенное, —
обратился он
к нам, вымыв руки и вытирая их полотенцем. — Вот что, голубушка, — приходите-ка
к нам еще раз через неделю.
Публика захлопала и закричала «браво!».
Профессор же, очевидно, приведенный в недоумение столь самовольным и неожиданным заявлением, в котором заключалась такая странная логика, снова взошел на кафедру и в свою очередь
обратился к публике с вопросом: желает ли она продолжения его лекций, так как между ссылкой и публичными лекциями нет никакой достаточно законной и разумной причины, которая оправдывала бы столь самовольное и насильственное прекращение чтений?
Профессор обратился к Ивану Ильичу...
К нему я
обратился с письмом как
к человеку всего более компетентному в театральном деле. Он принял меня очень радушно и сейчас же пригласил меня бывать на его понедельниках — ранние завтраки в половине двенадцатого, куда являлись его приятели из литераторов,
профессоров, актеров и актрис.
„Неофитом науки“ я почувствовал себя
к переходу на второй курс самобытно, без всякого влияния кого-нибудь из старших товарищей или однокурсников. Самым дельным из них был мой школьный товарищ Лебедев, тот заслуженный
профессор Петербургского университета, который
обратился ко мне с очень милым и теплым письмом в день празднования моего юбилея в Союзе писателей, 29 октября 1900 года. Он там остроумно говорит, как я, начав свое писательство еще в гимназии, изменил беллетристике, увлекшись ретортами и колбами.
Пора было подумать о кандидатской диссертации и решить,
к какому
профессору обратиться за темой. Меня больше всего привлекал на нашем историческом отделении
профессор В. Г. Васильевский, читавший среднюю историю. У него я и собирался писать диссертацию. Но я уже рассказывал: после позорнейшего ответа на его экзамене мне стыдно было даже попасться ему на глаза, не то, чтобы работать у него.
Иногда
профессор истории, среди красноречивого повествования о победах Александра Великого, от которых передвигался с места на место парик ученого, густые брови его колебались, подобно Юпитеровым бровям в страх земнородным, и кафедра трещала под молотом его могущей длани, — иногда, говорю я, великий педагог умильно
обращался к Адольфу со следующим возгласом...
— Что вы там ни говорите, барон, про своего Арапа, собака, нет слов, хорошая, но до моего Артура ей далеко. На вид она у меня не мудреная, по душе скажу, даже и порода не чиста, но ума палата, да не собачьего, сударь вы мой, а человеческого ума. Не собака — золото; только не говорит, а заговорит —
профессор. Вы что это, господин ментор, в усы смеетесь, или не верите? —
обратился он
к Гиршфельду.
И теперь он говорил очень умно и хорошо о том, что культура улучшает частичные формы жизни, но в целом оставляет какой-то диссонанс, какое-то пустое и темное место, которое все чувствуют, но не умеют назвать, — но была в его речи неуверенность и неровность, как у
профессора, который не уверен во внимании своей аудитории и чувствует ее тревожное и далекое от лекции настроение. И нечто другое было в его речи: что-то подкрадывающееся, скользящее и беспокойно пытающее. Он чаще обыкновенного
обращался к Павлу...